ИСКАТЕЛЬ 1993

Выпуск № 6

Фредерик Дар

САН-АНТОНИО

В ГОСТЯХ У МАКов

ГЛАВА I,

— У вас очень мило, — мурлычет моя последняя конкетка [1] перешагивая через порог нашего особнячка.

Девочка что надо: статная, с легким пушком над верхней губой, который настраивает вас на определенные мысли. У нее чудесные глаза, если рассматривать каждый в отдельности (левый держит под прицелом линию горизонта в Вож, а правый поглощен созерцанием игры прилива в Бресте [2] . Распущенные волосы а-ля русалка, округлости такие, от контакта с которыми мужская ладонь принимает форму казарменного половника, а губы настолько чувственные, что от одного их вида помада сама устремляется навстречу из патрона, какой пейзаж, а?

Ее зовут Ирен, это — ее право, и она на пять лет моложе меня, а это — ее святой долг, так как она появилась на свет пятью годами позже знаменитого Сан-Антонио.

Я встретил эту штучку в поезде — что само по себе счастливое предзнаменование, — когда возвращался домой из Дордона.

Фелиси, моя славная женщина — мать, и я, ее единственный и любимейший сын, решили недели две погостить у тетушки Розы, двоюродной сестры матушки, муж которой (Альфонс) служит в тех краях егерем.

На самом деле мы должны были провести у них целый месяц, но «Зеленая свежесть вечеров Дордони» быстро утомила меня. Хлорофилл я выношу лишь в тюбике моей зубной пасты Гиббс и в малых дозах! К тому же Альфонс — порядочный зануда. Описанием его подвигов времен 14-18-х годов пестрят страницы «Иллюстрасъон», сваленные на нашем чердаке. Пуанкаре, жмущий ему лапу; Жоффр, пришпандоривающий ему на грудь крест за военную доблесть, поздравляя от имени военного совета; его ранение в икру и медсестра в госпитале Шалман-на-Саоне, исполнявшая ему «Чем ты, милый, поднимаешь одеяло?» на тромбоне или кларнете, от всей этой военной копоти ест глаза (как говорит один из моих друзей, продавец лампадного масла), ведь я слышу это из года в год с одними и теми же подробностями, слово в слово, с одними и теми же подмигиваниями… Это становилось откровенно невыносимым, тем более что Дордонь в это время соревновалась с Лондоном по количеству осадков. Альфонс в период дождей — это сущий ад. И тогда одним отвратным утром я звоню Берюрье и прошу его срочно отстукать мне телеграмму, которой вызвал бы меня в Панаму [3] якобы для проведения расследования. Конечно, Фелиси провести не удалось. Для того чтобы обогнать сообразительность моей маман, надо выехать пораньше и не забыть включить противотуманки. Но она не подает виду и сожалеет о моем отъезде вместе с Розали и Альфонсом.

В поезде, везущем меня в Пантрюш, я почувствовал себя счастливым, как школьник. Настоящие каникулы только начинались. В моем куле была Ирен, серьезная и строгая. Она не Софи Лорен, но я не прочь был приударить за ней. После двухнедельного поста я готов охмурить и козу в юбке скаута. На протяжении двухсот километров я оставался на скамье запасных (не распаковывая инвентарь), а потом в вагоне — ресторане подсел к ней за столик, и тут официанту пришла в голову замечательная мысль — опрокинуть ей на блузку соусницу с беарнезом. Нет ничего лучше беарнеза, чтобы завязать знакомство. Командовал операцией я: моя салфетка, мой графин с водой, моя нахлобучка недотепе-официанту! Если бы вы видели меня в ту минуту, милые дамы, вы бы никогда не стали лакомиться беарнезом в мое отсутствие.

Лед тронулся. Я предложил ей своего вина, она меня угостила своим. После десерта, на чем обычно остальные закругляются, я предложил ей бокальчик Куантро. Короче, на обратном пути в наш вагон, когда поезд уже сообразил, что ему пора в туннель, я влепил ей засос — мираж в штопоре как раз в гармошке между вагонами. Такой сюрприз она впервые получила в аккордеоне. Походная железнодорожная обстановка придавала приключению пикантность. Я не успел воздать должное ее левой небной миндалине, так как поезд чертовски тряхнуло на стыке рельсов, но она отнеслась к этому снисходительно, тем более что я тут же исправил свою оплошность и провел топографический экспресс-массаж от северного полушария к южному полюсу. В общем, когда поезд наконец вырвался из туннеля, мы обнаружили, что зажаты между дверью вагона и брюшком отставного полковника, чью трость страстно сжимала Ирен, шепча «мой милый».

Это была ее первая поездка в Париж, и она осталась до— вольна ее началом. В Париже ее никто не ждал, и она не знала, где провести ночь, а так как было уже очень поздно и наш особнячок пустовал, я предложил ей кров, и после небольших сомнений, чтобы не испортить о себе мнение (у каждого из нас свое самомнение), она приняла мое приглашение.

— Правда, у вас очень мило, — восхищается она. — Вы промышленник?

— Почти, — соглашаюсь я, не краснея.

Я ее драйвую [4] на первый [5] этаж, полностью отремонтированный после того печального пожара [6] , и распахиваю перед ней дверь своей спальни.

— Вы будете спать здесь! — говорю я.

— А вы? — беспокоится Ирен.

— Я тоже, — успокаиваю ее, не моргнув глазом. Она пытается возразить:

— Это неудобно!

— Почему! — восстаю я. — Здесь есть горячая вода и матрас «симмонс».

Мисс Провинция окатывает меня струями опереточного смеха. Именно в эту минуту происходит безобидное на первый взгляд событие: начинает трезвонить треплофон. Так как час поздний (на башне мэрии только что пробило двадцать пять по полуночи), этот звонок беспокоит меня.

— Вы не ответите? — удивляется Ирен.

Я сам как раз обдумываю ответ на этот вопрос, прежде чем дать расписку в получении. Кто бы это мог быть? Маман? Старик? Приятель? Шутник? Наконец я решаю, что это Маман желает убедиться, благополучно ли я добрался, и снимаю трубку. Осечка, это Старик.

— Слава Богу! — кричит он в эбонитовую цедилку [7] .

Между нами говоря, в этот момент мне вовсе не хочется вспоминать Бога.

Если бы я поддался своим чувствам, то бегом бы спустил треплофонный аппарат в мусорник и возобновил пленительное общение с Ирен. Но вы ведь меня знаете? Долг — превыше всего. Вместо того чтобы слушать свои низменные инстинкты, я слушаю своего босса, а так как под рукой у меня нет сургуча, то вы легко прочтете его послание:

— Я позвонил вам на авось, зная, что вы в отпуске, мой дорогой Сан-Антонио. Все дело в том, что у одного из моих друзей, месье Петит-Литтре, известного издателя, произошло нечто из ряда вон. Представьте себе, во время званого вечера, который он давал в своем особняке в Нейли, две трети его гостей почувствовали недомогание.

— Что, лангуст оказался несвежим? — предположил я со злорадством, о происхождении которого вы догадываетесь, если, конечно, не вчера свалились с луны.

Это не веселит Стриженого.